ModernRel.Ru

Есть грубая форма спасения (то, что прежде понималось под реставрацией): более или менее придерживаясь старых контуров, зарисовывать по–новому стены, поставить контрофорсы, окружить белое здание каменным футляром, ветхие части заменить новыми, подчас такими, которые самому архитектору кажутся более красивыми или даже более характерными, или такими, на которых сказались попросту его беспомощность в неумение. Многое разрушило неумолимое время, многое разрушили человеческое невежество и злоба, — подчас и «святая злоба», — но многое разрушили также реставраторы. По адресу этого бездарного типа, с самомнением прикасающегося к произведениям, органически выросшим из целого особого коллективного духа, этого надутого, чванного мнимого ученого и мнимого художника часто раздаются проклятия нового типа архитекторов и «консерваторов» под сводами испорченных реставраторами дворцов и храмов.

При ничтожных средствах, ничтожных

до смешного, в этой области, где есть еще много

неизведанного, с огромной и робкой осторожностью восстанавливают, расчищают от дурачеств реставраторов наши нынешние, новые «консерваторы», блюдут, сохраняют то, что консервировать нужно.

Центральнейшей древностью Новгорода является, конечно, великий храм Софий. К сожалению, внутренне он так испорчен, что там почти нечего смотреть, вряд ли когда–нибудь можно будет восстановить его в отношении его фрескового богатства. Зато архитектурно он вызывает огромный интерес. Я не хочу распространяться здесь об интересе чисто историко–архитектурном, об интересе архитектурно–техническом, обо всем этом много писалось и еще много напишется, но мне хочется сказать пару слов о чисто художественной стороне.

Как и другие церкви нашего Приозерного края, а может быть, и всей нашей страны, и София обезображена вновь пробитыми окнами, всякими постройками, которые быт создавал у первоначально величественных стен. К тому же надо сказать, что земля растет вокруг Софии, почти тысячу лет накопляя слои вокруг храма, и почва поднялась чуть ли не до сажени; в храм приходилось входить как в яму, и по мере того, как почва поднималась вокруг здания, внутри поднимался соответственно пол. Таким образом, не менее сажени церкви ушло безвозвратно под землю. Может быть, когда–нибудь эта часть будет отрыта, и тогда вырастет и еще величественнее станет древнейшая церковь. Но и так урезанная, обезображенная, как нарывами, лишними выбитыми в ее стенах окнами, — она ясно свидетельствует о первоначальной мысли художника и дает тот художественный тон, которого он искал.

Стройка XII в., как и ближайшая позднейшая, поражает своей простотой. Прост и общий замысел планировки церквей, перекрытия и купола чрезвычайно просты, как будто хотят быть монотонными, Эти стены, скульптурно прорезанные какой–нибудь тонкоп колонкой, кантиком, словно едва–едва соглашались смягчить свое суровое величие какой–то маленькой вышивкой, словно чуждались в своей красоте всякого намека на кокетство. Но дальше уже начинается одно из чудес искусства. Стены совсем не производят впечатления мертвого, механического предмета. Линии и ватерпас здесь не сказали своего положительного слова. Не то человек был недостаточно искусен, чтобы приближать свои стены и свои здания к абстрактным формам геометрии, не то он понимал, что эти геометрические формы, по мере большого своего совершенства, теряют жизнь, — но здесь стены живут, они неровны, их словно лепила, гладила и ласкала рука живого мастера, поэтому нельзя их штукатурить, нельзя их выравнивать, белить густыми слоями, надо подновлять их умело, накладывая краску так, чтобы не испортить трепещущей жизнью поверхности.